В середине октября я сидел за обычной работой. Писал заявку на новый грант. В окнах виднелись уютные крыши университета и темнеющие аллеи. Почему-то всегда осень связывают с желтым и красным, забывая о настоящем торжестве черного и коричневого, приятном запахе дождевой воды и растительного распада. В МГУ включили отопление. Рановато в этом году (обычно переживаем дней десять кабинетного дубняка, заставляющего вспомнить «Депутат Балтики» и другие старые фильмы, седых ученых в пальто за микроскопами). Ко мне зашел слесарь, пожилой приятный человек. Мы обычно здороваемся, но знакомы мало… предположим, его зовут Николай Иванович. Он проверяет, нагрелись ли батареи. Включение отопления в МГУ – процесс нелинейный. Выгоняются воздушные пробки, слесаря проходят по комнатам, и так несколько раз. Иногда я сам звоню в технические службы, если батареи с утра холодные. Но в этот раз Николай Иванович заглянул по своей инициативе. Как я потом догадался, ему надо было поговорить.
– Вы ведь музыкант?
– Ну, в некотором смысле.
– Я сам-то стал здесь работать, когда на пенсию вышел. А был вертолетчиком. 7000 часов налета. Еще баянами увлекаюсь. Делаю инструменты. Знаете, язычки, голоса. Сейчас и мастеров-то почти не осталось. Уходят старики. А я был знаком с…
Его рассказ увлекателен. Я забыл о своих делах, слушал, поддакивал и переспрашивал. Он называл имена баянистов и мастеров, говорил о деталях создания «голосов» для баяна, своих собственных экспериментах.
Ближе к вечеру заходит Валентина. Она убирает коридоры и лестницы, но, по каким-то непонятным обстоятельствам, не рабочие комнаты. Это уже наш взаимный уговор. «Ну что, сегодня будем убираться? А то я заглядывала во вторник, а вас не было.» «Конечно, Валентина.» «Ну, тогда я пошла воду менять.» Я зажигаю весь верхний свет. Помогаю Валентине двигать стулья, поднимаю ноутбук и журналы, под которыми она вытирает пыль. По ходу дела мы обсуждаем её и моих котов, ход семейных жизней, любимую и нелюбимую работу, родственников в Липецке и интриги в учебной части, из-за которых Валентина думает уйти с работы. Такое не только в России бывает, если вы ждали от меня противоположного вывода... но мне нравится, что такие странные и интересные разговоры происходят здесь и сейчас. И главное, на единственном языке, которым я владею свободно.
Недавно нам пришлось сменить унитаз. Соседи по дому дали телефоны «двух хороших ребят». И действительно, Владимир и Дмитрий оказались приятные люди. Они толково рассказали о ценах и качестве, сами съездили на «четверке» на Москворецкий рынок и купили всё, что нужно. За работой они спорили, причём как бы продолжая старую полемику, затрагивавшую не только принципы монтажа, но и мировоззрение. Потом спор стихал, и они негромко пели. В доме не создалось обычного в таких случаях неудобства. Работу сделали хорошо и запросили честно. Я слушал радио. Выступал рок-критик Артемий Троицкий, который сетовал, что в Москве жить невозможно, потому что в наше время люди враждебны и живут по принципу alle gegen alle (все против всех; видимо, навеяно названием альбома немецкой панк-группы «Слизь» 83-го года). Наверное, со мной что-то не так. Я не чувствую, как Троицкий. Очевидно, «принципы» внутри нас, а не на улице.
«Дом-у-дороги» принимал в этом месяце знаменитый блюзовый состав Алекса Шульца (Alex Schulz, гитара) и Рафаэля Ресснига (Rafael Wressnig, орган Хаммонда). Они должны были играть в пятницу и субботу. В среду на той же неделе мы выступали в «Доме» с Де Блюз Спиннерз. В клуб зашли Шульц, его ударник Сильвио Бергер и создатель сайта блюз.ру Федор Романенко. Выступать перед такой компанией интересно, хотя поневоле помнишь об исключительных слушателях во время номера… Мне приходилось петь, когда в зале «Би Би Кинга» сидели Крис Ри и Ник Кейв. Если честно, анонимный зал лучше. Нет лишней сосредоточенности. В ту среду мы играли как обычно. В перерыве я поговорил с Шульцем. Он сказал хорошие слова о нас, особенно о харпере Соловьеве и слайд-гитаристе Новоселове. Простая вежливость, конечно, но комплименты не показались краткими и формальными. Природная скромность не может отменить это впечатление. Разговор подошел к тому, зачем всё это нужно. «Это вроде как болезнь…» – сказал я Шульцу. «Я знаю.» – ответил он.
Через два дня приехал послушать Шульца и Ресснига. Они играют инструментальный блюз, близкий к джазу. Музыка, сделанная очень по-своему. Гитара, орган, ударные. Баса нет и в помине. Вместо него педальная клавиатура Хаммонда, но как-то подспудно. Звучание изумительное! Уникальная группа, ничего не скажешь. Рессниг, молодой и заводной парень, рассказывал смешные вещи между номерами и понемногу пил водку. Был аншлаг, пришли завсегдатаи. Расскажи кому-нибудь еще в 99-м, что такой клубный концерт случился в Москве, человек бы ахнул. А сейчас – запросто и даже буднично, что-ли. Свобода всем хороша, кроме доступности редких явлений.
Я думал о Паустовском. Читал его давно и мало, ничего не помню. Но мысли мои были неотвязны и уважительны. Вспомнил, как мы с близким мне лицом поехали в 79-м году в Ялту. Я играл на бильярде в Доме творчества писателей, бил сильно и чаще всего промахивался. Один раз там случился старый служитель дома. Он смотрел на игру, потом сказал: а вот Паустовский бил совсем тихонько, особенно в средние лузы… тюк, и шар закатывался стопроцентно. Эти мысли и воспоминания подвели меня к тому, что надо стоять и поджидать книгу Паустовского. Чувствую, это скоро случится. Её не получится просто найти в магазине или «скачать», нет, книга придёт сама.
Какое удовольствие было перечитать роман «Сон в начале века» Дмитрия Стахова, который вышел восемь лет назад. Фантастично, остроумно! Кажется, начало нулевых были совсем особые времена, «с настроением». Да, ты постарел и бросил пить, но как же быть с тем, что видишь вокруг, в клубах и лабораториях. Есть молодые и пьющие (иногда это совпадает), но почти исчезла фантастика. Так вижу? Возможно. Куда бы ни ушли те времена, мне весело и хорошо вместе с вами сегодня.